Осмысление российской транзитивности в условиях альтернативной ситуации выбора страной дальнейшего пути развития очертило тот круг вопросов, которые и сегодня остаются в центре внимания отечественной науки: движущие силы и цивилизационно-формационный вектор российской модернизации; соотношение внутренних и внешнеполитических факторов социально-политической трансформации страны; формы и методы социальной мобилизации общества культурными и политическими элитами; многоукладный характер транзитивного общества; постоянные и переменные социальной динамики российского общества.

 Исходной точкой размышлений христианской историографии об альтернативности всемирной и отечественной истории  в эпоху Постмодерна стали события Первой мировой войны и последовавших за ней революций. Эти исторические катастрофы были восприняты русскими мыслителями как символы «заката Европы» и окончания эпохи Нового времени, в которой Западу принадлежала роль лидера и эталона мирового развития. Общим знаменателем оценки русской революционной демократией (к которой относили себя Ф.А. Степун и Г.П. Федотов – непосредственные участники и очевидцы этой  катастрофы) было указание на фактическую, культурно-антропологическую и социально-психологическую обусловленность Первой мировой войны вступлением человечества в новый этап развития – эпоху империализма.  

Феномен империализма (как политики и мировоззрения) демонстрировал, по мнению Н.А.Бердяева, разрыв Запада с базовыми, религиозно обоснованными ценностями, доселе предлагаемыми миру в качестве универсальных образцов «цивилизованности» и прогресса: гуманизма, гражданских прав и свобод человека, самоопределения народов и национально-государственного суверенитета, неукоснительного соблюдения норм международного права.

Глобальный конфликт, инициатором которого стали «цивилизованные» народы Европы, опрокинул мир в эпоху «Нового варварства».  Ее символами стал культ техники (апогеем которого стало создание и использование оружия массового уничтожения), формирование независимых от электората технократических элит, маргинализация и люмпенизация социальной структуры, милитаризация сознания и поведенческих стандартов населения, тотальная манипуляция массовым сознанием, внеэкономические методы принуждения, мобилизационный тип экономики.  

Октябрь 1917 г. был воспринят как финал и тысячелетней истории Российской империи, и как конец эпохи Нового времени. Вместе с тем отечественная наука затруднялась дать рациональное обоснование закономерности и неизбежности революционного перехода российского общества к новому качеству. Транзита к социализму не могли объяснить ни сторонники теории модернизации, ни адепты формационного подхода, ни концепция органического развития локальных цивилизаций. По мнению Н.А.Бердяева, существующие средства историописания, сформированные интеллектуальной традицией Нового времени оказались непригодными для постижения смысла Великой русской революции, положившей начало новому миру и новой эпохе.  Мыслитель утверждал, что «о русском коммунизме совсем невозможно мыслить в категориях новой истории, применять к нему категории свободы или равенства в духе французской революции, категории гуманистического мировоззрения, категории демократии и даже марксистского социализма. В русском большевизме есть запредельность и потусторонность, есть жуткое касание чего-то последнего» [2, с.414].

Характеристика Современности (Постмодерна в терминологии христианских авторов) основывалась на представлении о духовной, метафизической и социально-политической инфляции, поразившей сознание современного европейца. Последняя, по мнению Ф.А.Степуна, стала результатом подмены вечных истин свободы, демократии, равноправия партикулярными интересами конкурирующих партий, движений, национальных элит и государственных интересов. Мыслитель отмечал: «Все мучающие Современность тяготы и болезни связаны в последнем счете с тем, что основные идеи европейской культуры – христианская идея абсолютной истины, гуманистически-просвещенческая идея политической свободы и социалистическая идея социальной справедливости – не только не утверждают своего сущностного единства, но упорно ведут озлобленную борьбу между собой» [4, с.18].

Аномия русской жизни в эпоху войны и  революции как следствие морально-психологического надрыва общества, проявилась в усилении социального хаоса, разрушении традиционных форм социальной коммуникации: солидарности поколений и отдельных профессиональных групп, криминализации массового поведения, усилении конкуренции элит (в лице вождей партии, правительства, армии) за административно-политические и экономические ресурсы. На примере революции 1917 гг., которую христианские авторы считали срывом в неоархаику процесса русской модернизации и самого русского государства, они доказывали чреватость российской транзитивности «динамическим хаосом», утратой целостности и управляемости социокультурной системы, непредсказуемыми катастрофами внутри- и внешнеполитического развития страны в случае разрушения государственности как тела русской культуры [5, т.2, с.296].

 Христианская историография Великой русской революции в лице Г. Флоровского, Г.П. Федотова, Н.А. Бердяева, Л.П. Карсавина, Ф.А. Степуна предложила собственные категории познания русской истории и религиозную интерпретацию поворотных моментов в развитии России.  Революция 1917 г. была понята как «малый апокалипсис истории», «суд Божий» над греховным миром, предавшим забвению христианские заповеди равенства и братства народов. Красный Октябрь представлялся христианским мыслителям синтезом православной традиции сострадания и помощи страждущему человечеству, с одной стороны, и пафосом антропологического титанизма, устремленного к подчинению всех сторон жизни  общества рациональной организации и дисциплине – с другой. В идеологии и практике русского коммунизма проявилась традиционная для православного сознания русских идея спасения – всечеловеческого прорыва в будущее на основе преображения «греховного мира» общими усилиями разных стран и народов.

Эсхатологической устремленностью русского сознания к альтернативным и одновременно интернациональным проектам миростроительства христианские мыслители объясняли всемирное значение опыта русских революций и большевистской тактики революционной войны. Миссию Октября 1917 г. Л.П. Карсавин видел в самоутверждении России как носительницы новой культуры и новой мировой эпохи – гармонического единства национального и интернационального, силы и духа, свободы и справедливости, закона и благодати, т.е. созидания идеального общественного порядка, объединяющего многоразличное в едином [3, с.183].

Оценка социализма как «неотвратимой судьбы России», деформированного проявления «русской идеи», русского мессианизма и универсализма свидетельствовала о его глубокой укорененности, а возможно, и абсолютной неустранимости из системы религиозных символов коллективного бытия народа. Не менее важен был сделанный христианской историографией акцент на том, что в социализме произошло соединение воли народа к социальной справедливости с волей к государственному могуществу, и тем самым было достигнуто единство устремлений власти и общества. Организующая роль советской власти проявилась в том, что «народные массы были дисциплинированы и организованы в стихии русской революции через коммунистическую символику». В этом, по мнению Н.А. Бердяева, заключалась «бесспорная заслуга коммунизма перед русским государством. России грозила полная анархия, анархический распад был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться»     [5, с.109].

Созданный властью Советов новый тип государства (христианские авторы подчеркивали его светский, демократический, федеративный, социальный характер) спас страну от экономической отсталости и социальной аморфности, упорядочил и дисциплинировал экономическое и политическое бытие русских.

В противовес либеральной доктрине национального государства, окончательно разрушенного Великой русской революцией, Л.П.  Карсавин, Г.П. Федотов и Н.А. Бердяев выдвигали идею превращения России в универсальное социальное  государство, способное стать лидером мирового сообщества народов, отрицающего значение политических, расовых или национальных границ.

Основой такого видения места и роли страны в развитии мировой цивилизации являлась концепция «всеединства», представляющая собой новый вариант русского мессианизма – идеи о спасительной миссии России, метафорой которой стало превращение Москвы  из столицы Третьего Рима в штаб-квартиру мировой революции  – Третьего Интернационала.

Таким образом, в изображении христианской историографии социалистический вектор эволюции российского общества представлялся не историческим тупиком, а закономерным этапом развития и даже центральным компонентом политической и социокультурной идентичности русских.

  Список литературы:

1.    Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. – М., 1990.

2.    Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. – М., 1994.  Т.1.

3.    Карсавин Л.П. О сущности православия. // Проблемы русского религиозного сознания. – Берлин, 1924.

4.    Степун Ф. Пути творческой революции // Новый Град.1931.№1.

5.    Федотов Г.П. Судьба и грехи России.// Избранные статьи по философии русской истории и культуры: В 2-х тт. Т.2. – СПб., 1991.